Борисова Елена Георгиевна, выпуск 1977 г.

Я, Широкова Лена (сейчас Борисова Елена Георгиевна), училась в 1972-1977 годах — как теперь видно, была ближе к началу отделения, чем многие ныне действующие лингвисты. Поэтому имею право на мемуары!

Начало — 1 сентября 1972г., первая пара. Входит Андрей Анатольевич Зализняк — я его уже знала по олимпиадам, листает какое-то издание кафедры (кажется, это был сборник олимпиадных задач, только что напечатанный), потом поднимает голову и спрашивает: «Вам уже объяснили, что научиться чему-то здесь могут только те, кто сам этого хочет?». Я хотела. И получила свое.

Об Андрее Анатольевиче написали, думаю, многие. Я же хочу добавить, что спустя много-много лет мы с еще одной его ученицей, Е.Н.Зарецкой, поняли и объявили урби эт орби, что А.А.Зализняк был основателем гедонистического подхода в лингвистике — когда исследование доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. В трудные, скудные на удовольствия девяностые годы этот подход очень скрашивал жизнь. И вообще наполнил ее новыми красками и музыкой небесных сфер.

Еще один восторг первого курса — конференция в Институте славяноведения в марте  1973 г. Запомнился уже преклонных лет А.А.Реформатский. Но главное впечатление — от другого, от блестящего доклада Владимира Антоновича Дыбо, построившего математическую (сик!) модель расстановки ударений в абхазо-адыгских языках и связавший ее с тоновой природой ударения в праязыке. Это положило начало «тоновой лихорадке», где отметились Сережа Старостин (не могу добавить — «покойный», слишком тяжело), Серега Николаев, потом Анечка Дыбо  - и многие другие.

И, наконец, студенческая конференция в Тарту, я пишу первые в жизни тезисы, А.А.Зализняк дает добро, я впервые еду одна в незнакомый город. А там — и жизнь другая: барокко, готика, фуражки у студентов и школьников,  и знаменитый Лотман. И свои — на конференцию приехали Ира Лопатина, Валерий Демьянков, молодые аспиранты, с которыми вроде как и на равных. Впрочем, доклад (об использовании фразеологизмов для реконструкции архаичного управления) прошел незаметно, что-то возражал только Лев Львович Буланин, привезший ленинградских студентов. В дальнейшем мы нередко с ними встречались — то они приедут на нашу студенческую конференцию, то мы к ним в ЛГУ. Иногда спорили из-за определения фонемы: как же, разные школы!

И, может, самое судьбоносное: на занятия приходит Мельчук, невысокий, рыжеволосый, безумно энергичный и уверенный. Тогда по его приглашению мы стали ходить на психфак, где Игорь Александрович вел общий курс с А.Р.Лурией: Мельчук докладывал свою модель «Смысл — Текст», а Александр Романович высказывал свои соображения, как эта модель может подтверждаться наблюдениям над афатиками. Слушали эти комментированные лекции мы и психологи, которые от нас отличались белыми халатами. А происходило это все в клинике Россолимо. В течение многих лет я была верным адептом этой школы. Сейчас, конечно, наработано уже многое, делающее отдельные места модели устаревшими. Но просто они вошли в наши построения, лежат в фундаменте. А мы строим дом дальше.

Не ко всем преподавателям у нас было такое восторженное отношение. Мы знали, к примеру, что С.К.Шаумян — выдающийся ученый. Но принять его грамматики, которые он читал как курс общего синтаксиса, не могли. Тратили время его лекций на сочинение пародий. Одна, помню, была посвящена соответствиям синтаксических структур и деревьев разных пород: рисовали скелеты елок, берез, ив — и привязывали к ним примеры.

Наш курс был довольно обычный, без особо ярких звезд. Но были и свои барды: Ира Олехова пела под гитару, а Оля Сардановская (она ушла из жизни 20 лет назад, это наша большая боль) пела романсы. Ну, и сочиняли — и свое, осипловское, и общефилологическое. Я помню куплеты:

Филологицкий факультет,
Тебя родней на свете нет:
Фонемы, брат, морфемы, брат, проблемы.
Тобой доволен выше слов
Декан любимый Соколов
И все мы, брат, и все мы, брат, и все мы.

Деканом у нас действительно был Соколов, что говорит о новизне — для того времени — этой песенки. Каждое отделение туда что-то добавляло. Наш вклад (думаю, олеховский мой, а если учесть серьезную поэтическую карьеру Оли Дудоладовой и Тани Грингольц — то, видимо, и их) таков:

Все, что читает Шаумян –
Сплошной обман, сплошной обман.
Душа его идей не принимает.
Пускай для нас весь курс наук
Прочтет Мельчук, прочтет Мельчук:
Он в этом вроде что-то понимает!

(Во наглые были!)

И еще один куплет помню:

Сказал Успенский: «Что скрывать,
И матанализ надо знать!»
Как смело, брат, как смело, брат, как смело!
Как провозвестник перемен
Пришел разбойник Алик Штерн —
И мы уже доходим до предела.

Освоили мы и предел под руководством очаровавшего нас А.Штерна (не помню, почему его звали разбойник), и тервер в исполнении Прохорова. Но, конечно, Успенский — это неподражаемо. Это так же красиво, как Зализняк, читающий нам санскрит. При том, что языки мы любили, а математику — не всегда. Но смешно сказать, то, что Владимир Андреич Успенский нам рассказывал, я применила во вполне филологическом описании русского языка как иностранного, в моделировании несвободной сочетаемости и много где еще. А вот матлогика, которую читал преподаватель по прозвищу Пушкин, меня шокировала: полгода мы изучали лямбда-конверсные преобразования, совершенно не понимая, за что нам эти мучения. Когда я попыталась спросить об этом, он ответил: ну, это использует в своих построениях Шаумян. Учитывая написанное выше, мы, как читатель уже понял, вовсе не были уверены, что это действительно нужно. И только окончив, сдав, получив диплом, я случайно узнала, что эти преобразования — эквивалент Гилбертова исчисления, попытка построить аксиоматическую систему, моделирующую логический вывод. Ну почему математики так уверены, что все априори понимают, в чем смысл этих бесконечных формул! Да большинство даже не знает, что этот смысл — есть!

Кстати, вспомнились  еще строчки (тут авторство точно принадлежит Олеховой):

К нам прибегает Скорняков
С самих мехматовских верхов…

А потом о философии, которую вел преподаватель по фамилии Воробей:

К нам прилетает Воробей,
Блестя ученостью своей,
Щебечет, брат, чирикает, порхает.
А нам не нужно Гегелей,
Нам нужно больше хахалей –
Пусть знает он, пусть знает он, пусть знает!

Кстати, наряду с весьма ортодоксальными преподавателями всех этих марксизмов были и вполне разумные профессора, уважавшие студентов, способные к дискуссии. О них были такие строчки:

С нас не спускает глаз своих
Семен Семеныч Гольдентрихт
И баба, брат, и баба, брат, и Катя.

Уже в аспирантуре на семинаре у Семен Семеныча я объясняла, что Маркс с Энгельсом, выведя из гегелевской диалектики понятие духа, лишили ее целостности. На что старенький профессор спокойно отвечал: «Что ж, далеко не все уже сделано в диалектическом материализме»! А на экзамен он, уже осознав мой детский нонконфрмизм, пригласил прийти пораньше, чтобы я все сдала до появления еще одной преподавательницы, принимавшей с ним в паре — той самой «бабы Кати».

Можно вспомнить «картошку» — счастливейшее время, когда после работы мы читали друг другу свои стихи, ходили гулять за околицу (парами), спорили довольно откровенно. Даже занятия по военной подготовке вспоминаются с удовольствием: для девушек это была единственная возможность познакомиться с основами перевода, т.к. на языковых занятиях мы специально переводом не занимались. А у юношей и вообще специальность была такая, что я не удивляюсь тем работами по речевому воздействию, которыми прославились А.Баранов, П.Паршин: именно этому их и учили майоры с капитанами. Нам, девушкам, нельзя было входить в их спецкабинет, но мне удалось пробраться, и я с интересом изучала образцы самых разных листовок — и немецких, и американских, и наших.

Об экспедициях, надеюсь, вспоминают многие. Действительно, четыре лета — одно на Камчатке с Б.Ю.Городецким, три в Дагестане с А.Е.Кибриком — открыли для меня страну, другие народы, другие способы существования.

А Владимир Андреевич Звегинцев читал нам курс истории языкознания. Мы с ним все это переживали заново. О многих он рассказывал как о своих знакомых. Особенно интересно — о Поливанове, у которого он учился в Ташкенте.

Да. Оглядываясь назад, понимаешь, что писать можно долго. Вспомнить и об олимпиадах и кружке, приведших нас на отделение. И о том, как изучали древние языки под руководством Зализняка. Как старенький Жинкин чередовал описание установленного им мыслительного кода с воспоминаниями о дружбе с артистом Качаловым. И потом аспирантура, когда начала сама преподавать — и до сих пор продолжаю. И почти детективная история, когда кафедру вдруг ликвидируют, мы с Ирой Корнилаевой должны пересдавать специальность — решили защищаться по русскому, и за три дня до экзамена обнаружили, что еще и древнерусский сдавать. И сдали. И как потом приходили на отделение на конференции, на послеэкспедиционные лекции А.А.Зализняка, а изредка и самой спецкурс удавалось получить.

В общем, ОСИПЛ- это вся наша жизнь. Мы могли бы стать хорошими исследователями и без него — сколько нынче есть талантливых лингвистов, учившихся в других местах! Но вот счастливых моментов было бы поменьше, это точно.

Поэтому — спасибо. Всем. За все.