Ариадна Ивановна Кузнецова
светлой памяти ариадны ивановны кузнецовой
Елена Ивановна Янович, профессор кафедры русского языка филологического факультета Белорусского государственного университета
	Я познакомилась с Адой Кузнецовой первым сентябрьским утром далекого 1950 года, когда 5-ая английская группа русского отделения филологического факультета МГУ собралась на первую в нашей жизни вузовскую лекцию — в то время Ада была старостой группы (к слову сказать, на этом посту она оставалась все последующие годы нашего пребывания в университете). С этого дня начались наши регулярные встречи в разных аудиториях старого здания филфака и старого аудиторного корпуса — это были обычные учебные будни. Каждодневное общение в процессе учебы (выполнение письменных заданий, вопросы - ответы, письменные и устные) позволяло нам, одногруппникам, все лучше и лучше узнавать друг друга. Я тогда отметила для себя, что преподаватели, оценивая наши результаты, как правило, выделяли работы Ады в числе наиболее успешных. В то же время Аду выделяли неизменная спокойная деловитость и искренняя приветливость — для меня, иногородней девочки, впервые оторванной от семьи и круга старых школьных друзей, это была совсем не второстепенная особенность характера тех новых для меня людей, которые окружали меня тогда, на новом витке моей жизни. [В качестве краткого отступления от стоящей передо мной задачи вспомнить светлый образ Ариадны Ивановны Кузнецовой я прошу прощения за то и дело возникающие при этом воспоминания и о своей жизни в то время — хорошо известна эта особенность сознания человека, независимо от того, продиктованы ли такие воспоминания радостным юбилеем, или, наоборот, желанием вспомнить близкого человека, вызывающим острую боль недавней невозвратимой его утраты.]
Наши с Адой дружеские чувства и отношения возникли не сразу, как мне кажется, после второго курса университета. Так случилось, что я вызвалась участвовать в студенческой диалектологической экспедиции в Смоленской области, которая проходила, как мне помнится, под руководством Института русского языка АН летом 1952 г. Это был прекрасный образец того экспедиционного «детства», о котором писала Ариадна Ивановна в своих воспоминаниях, размещенных на сайте филологического факультета, в последние годы своей жизни.
Тем не менее, приступив осенью к занятиям, я с воодушевлением рассказывала в группе о своих летних впечатлениях. Как мне тогда показалось, Ада слушала с интересом. А уже летом 1953 года мы с Адой оказались в составе небольшой диалектологической группы, работавшей в Орловской области. Действительно, это была возможность познакомиться не только с живой народной речью, но и с жизнью народа и страны со многими ее проблемами (тогда же, воспользовавшись географической близостью, мы добрались, уже как туристы, до Ясной поляны и провели там один незабываемый день). Странствия по «весям» и избам очень сблизили нас, и в следующем, 1954 году, мы вместе участвовали в большой диалектологической экспедиции по южнорусским говорам Кубани, руководителем которой был наш университетский преподаватель Михаил Николаевич Шабалин. Впоследствии Ариадна Ивановна в своих воспоминаниях (я снова обращаюсь к воспоминаниям выпускников 1955 г., размещенным на сайте филологического факультета) об этой экспедиции написала кратко, упомянув только трагическое происшествие — гибель одной из наших студенток во время купания на реке Кубань. А мне эта экспедиция очень запомнилась. Дело в том, что наша большая экспедиционная группа с целью охватить обследованием большое число населенных пунктов была разделена на несколько меньших групп (по 2 человека, как правило, один старшекурсник со студентом младшего курса). Выполнив свои задания, эти группы должны были собраться в назначенном месте для общего возвращения в Москву.
Орловская область, 1953		Добираясь к месту сбора, уже на окраине большой кубанской станицы, я услышала от местных жителей, что только что, сегодня, утонула одна из московских студенток. Я до сих пор помню состояние глубокого отчаяния и ужаса, в котором я бежала, разыскивая нашу группу: почему-то мне сразу представилось, что это могло случиться с Адой. Вот тогда я отчетливо поняла, как мне нужен и дорог этот человек. В наших, совместных с Адой, экспедициях, к счастью, были и другие приключения: ночевки в кучах соломы, кастрюля со сгоревшими макаронами, ковылянье по грязным канавам, называемым почему-то дорогами, переезды из одного пункта в другой в автомобильных кузовах, доверху загруженных то металлоломом, то семянами подсолнечника врассыпную, без тары, общение с сельскими жителями, которые поражали чаще всего добросердечием и гостеприимством, хотя нередко сами находились в состоянии откровенной бедности …, бывало всякое, но в целом это было весело и очень способствовало не только расширению жизненного и профессионального опыта, но и нашему дружескому душевному сближению. После окончания университета жизнь развела нас --- Ада училась в аспирантуре и вскоре получила возможность работать на кафедре в университете, я вернулась на родину в Белоруссию, училась в аспирантуре, работала в Институте языкознания АН БССР, а затем перешла на работу в БГУ, как оказалось — надолго, на всю оставшуюся жизнь. Но нам с Адой удалось на эту всю оставшуюся жизнь сохранить интерес друг к другу — и профессиональный, и просто человеческий. Была переписка, то оживленная, то временами затухающая, были и встречи, и специальные поездки, целью которых были только встречи, и искреннее желание общения несмотря на заметное несовпадение научных интересов: я осталась в области русистики, Ада заслужила мировое имя и в русистике («Словарь морфем русского языка» — настольная книга для каждого русиста), и в уралистике, и в финно-угристике.
В нашем почти 60-летнем дружеском общении, и в студенческие годы, а затем — протекавшем дистанционно, в эпистолярном формате, я многому училась у нее: по ее примеру я решила освоить азы фотографирования (в наши молодые годы это занятие предполагало не только нажатие кнопки на фотоаппарате, но и умение настроить его, не говоря уже о премудростях проявления пленок и печатания снимков). Тем не менее следы моих усилий, к которым меня подвигла Ада, остались в моих фотоальбомах. Под влиянием Ады и по ее примеру я увлеклась коллекционированием почтовых марок и до сих пор считаю себя «маркозависимой», а в обширной филателистической коллекции Ады за последние годы образовалась почти полная коллекция марок суверенной Беларуси. Трудно забыть, как точно и красиво умела говорить Ада — и на профессиональные конкретно-лингвистические темы, и на обще философские, отвлеченные, и на бытовые, при этом она также радовалась и отмечала удачные выражения в речи собеседников. При этом присущее ей умение найти юмористические штрихи в окружающих нас ситуациях могло выплеснуться благодаря ее высоким, присущим далеко не всем лингвистам креативно-лингвистическим способностям. Так, однажды в ответ на мое письмо, в котором я с нытьем сообщала, что меня одолела хандра, Ада прислала письмо, в котором было больше десятка авторских окказионализмов, производных от одного этого слова хандра, «рекомендующих», что делать, чтобы избавиться от этого состояния.
Но самое главное, что меня всегда поражало и восхищало, — то, как в течение долгих лет Ариадна Ивановна выстраивала свою жизненную концепцию, чему подчиняла образ и смысл жизни. Вся ее жизнь была преданное и бескорыстное служение Науке, и именно в таком написании, с большой буквы. Это высвечивается и в самом значительном: в том обширном научном наследии, которое оставила после себя Ариадна Ивановна, и в том, самом малом, что могу сказать я, ее современник, свидетель ее долгой, преисполненной трудами жизни. Из тех сотен писем, которые я получила за 60 лет переписки, нет ни одного, в котором не было бы сообщения о том, какие работы лежат на рабочем столе, какие научные заказы и обязательства нужно выполнить, какие доклады надо подготовить, какие рецензии написать, и нередко — какие результаты в виде книг, статей уже стали реальными. В служении науке Ариадна Ивановна, как мне думается, меньше всего видела личные интересы — это было понимание своей моральной ответственности за дело, которое должно служить обшеству, так как распространяется на судьбы простых людей, часто не подозревающих о существовании того большого мира, от которого зависит их жизнь. Этот моральный аспект присутствует в развитии и истории каждой отрасли науки, но в лингвистике особенно высвечивается в лингвистических исследованиях, имеющих				Кубань, 1954
этносоциологический или этнокультурологический аспект. Именно такими были ее многочисленные и жанрово многообразные работы в области уралистики и финно-угристики: научные монографии, словари, учебники, исследования в области фольклора, этнокультуры и т. д. Все эти работы, несомненно, характеризуются высокой научной значимостью. Но в данном случае хочется подчеркнуть высокую моральную планку их автора- исследователя.
			Мне вспоминаются несколько эпизодов, свидетельствующих о том, как Ариадна Ивановна видела своих информантов — для нее они были не просто носители нужной исследователю информации, а люди с их особыми судьбами и характерами, которые, бесспорно, заслуживают сочувствия, хотя и не всегда оцениваются правильно и по заслугам. Помнится, как-то я пересказывала Аде телевизионный сюжет из жизни селькупов (ведь для большинства из нас это представляется экзотикой!), который был негативно окрашен (пьянство, лень, хозяйственная нерачительность и т. п.). Реакцией на это было ее возмущение и упреки в адрес журналистов за поверхностные и необъективные суждения. Я помню, с какой болью она говорила об утрате языков малых народов, об утрате малыми народами национальной аутентичности, разрушении традиционного уклада жизни и национальной культуры. Долгое бескорыстное служение науке и высокие моральные гуманистические принципы такого служения — это проявление высокой степени интеллигентности, примером которой для меня навсегда останется образ моего друга — Ады Кузнецовой. Я глубоко благодарна своей судьбе, которая послала мне не только счастье учиться в МГУ у его великих наставников (в самом высоком значении этого слова), но и счастье дружбы с такими лучшими представителями этого наставничества, как Ариадна Ивановна Кузнецова.
Елена Ивановна Янович, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Белорусского государственного университета Минск, июнь 2015 г.