Ариадна Ивановна Кузнецова
Беликов Владимир Иванович, д. ф. н., ведущий научный сотрудник Отдела культуры русской речи Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН:
Когда читаешь не просто мемуары, а воспоминания о конкретном человеке, часто возникает неудовольствие: автор пишет не столько о другом, сколько о себе. До сих пор я не задумывался в чем тут дело, а сейчас понял. Вспоминать о ком-то, «забывая себя», можно лишь тогда, когда много наблюдал этого человека на фоне других, причем не «своих», а «его»; или, по крайней мере, более «его», чем «своих». Я вспоминаю Ариадну Ивановну часто, но почти исключительно через призму себя. Напишу о том, что я получил благодаря Ариадне Ивановне.
Дважды участвуя в Олимпиаде, я уже знал многих сотрудников кафедры и студентов, когда поступал в 1967 году на ОСиПЛ. Это стало основой олимпиадной тусовки, сказавшейся конечно, на моем профессиональном облике, но главное было на занятиях. А фундамент лингвистических знаний заложила нам Ариадна Ивановна. На первом курсе она вела Общую фонетику, а в моей английской группе также семинары по старославянскому; со второго семестра и лекции по старославянскому читала она. (Петр Саввич Кузнецов, читавший в первом семестре, скончался в марте 1968.) А еще как главный лингвистический преподаватель Ариадна Ивановна в сентябре сообщила нам, что кроме изучения разного, имеющегося в расписании, студенты должны писать курсовые работы. Шок от обнародованного списка примерных тем описать трудно, имевшееся у нас среднее образование мало помогало в понимании заковыристых словосочетаний из которых состояло большинство позиций этого списка. По известному в психологии принципу вытеснения я все это быстро забыл. Из сознания ушло, а в глубинах памяти осталось. И вот через несколько лет, кажется, уже в аспираторе, откуда-то в голове выплывает выражение Ингерентные и неингерентные прилагательные как криптотип. Что это? Откуда? И вдруг понимаю: это же из того самого списка, где каждая вторая тема представляла собой эдакий, как сейчас бы сказали, челлендж. С выбором курсовой я не торопился, как оказалось, правильно.
Тяжелым испытанием по Общей фонетике оказались переводы: уже в первые дни был объявлен список англоязычных статей, которые следовало перевести к ноябрю. Я выбрал некоего Остина из «Language»’а про определение фонемы. Фонему мы еще «не проходили»; суть-то я прекрасно понял, словарь Мюллера в основном помог справиться с терминологией, но вот для complimentary distribution ничего разумного не придумывалось. Оставил комплиментарную дистрибуцию и очень трепетал, сдавая работу. Сошло. Вообще-то Ариадна Ивановна поступала очень мудро, окуная студентов сходу в письменный перевод: прочесть и понять — одно, а вот аккуратно записать прочитанное нормальным русским языком — совсем другое. По сути это был первый опыт создания текста на «языке научной прозы», явно облегчавший путь к вразумительному изложению собственных лингвистических соображений.
А во втором семестре появились экспедиционные семинары, на выбор — арчинский и коми. Мотивировку своего выбора я не помню, но к финским языкам России я заведомо имел интерес, отчетливо осознавая собственное происхождение из некогда славянизированных финнов. В результате первая моя курсовая работа свелась к чтению подряд словаря Тимушева да Колеговой (таким союзом соединены составители на обороте титула: лӧсьӧдісны Д. А. Тимушев да Н. А. Колегова) и выписыванию глаголов движения. Конечно, были из этих глаголов извлечены и какие-то содержательные наблюдения, но раз не запомнились, то очень поверхностные. (Проверить сложно: курсовые в 1960-х писались чернилами, в одном, естественно, экземпляре; машинописи удостаивался только диплом.)
Колва. 1968 г.	Экспедиция в Коми предполагалась социолингвистическая: мы должны были выяснить, как в повседневности функционируют коми и русский, а в Колве еще и ненецкий. (Колвинцев именуют этнографической группой то коми, то ненцев; как выяснилось, ненецкий в Колве «использовался» лишь одной бабулькой при пении песни, слов которой она не понимала.) Первый опыт обнаружения результатов языковых контактов дало чтение словаря: челядь ‘дети’, пищаль ‘ружьё’ и подобные явно не вчерашние заимствования произвели сильное впечатление. Загадкой был и императив, который использовался при заимствовании глаголов, даже тех, где русском императив явно не особо частотен — эксплуатируй-т-ны, коллективизируй-т-ны.
Ну а в поле появились многочисленные свидетельства смешанного двуязычия типа Сей год уна номъяс — ‘В этом году комаров много’. Главная находка этого типа ждала меня в дереве Лёждуг. Ленивый студент нашел покладистого информанта, согласившегося записать «какую-нибудь историю из жизни».
Исследуя языковые контакты, делать этого, конечно, категорически не следовало: обнаружить человека, способного писать именно так, как он изъясняется в повседневной жизни, совсем не просто. Так и случилось — информант-рыбак на правильном коми (точнее, на ижемском диалекте) тщательно описал как пошли они проверять сети, как увидели запутавшуюся утку-чирка, как вытащили ее, как заметили на лапе кольцо. На мое счастье долгая старательная писанина информанту надоела и на последнем предложении он сорвался, перешел с «правильного» языка на свой обычный: Снимитiм кольцосэ и узнайтiм, что чирокыс зимуйтэма Францияын. Можно переводить, но и так ясно — сняли кольцо и узнали, что чирок зимовал во Франции. Морфология этнического языка полностью сохраняется, а лексическое наполнение русское. И, кстати, опять императивы — сними-, узнай-, зимуй-!	В. И. Беликов и дети. Колва, 1968 г.
Мой первый опыт столкновения с языковыми контактами завершился курсовой по результатам экспедиции. Далее я окунулся в изучение полинезийских языков. К кому было в то время проситься с такой экзотикой в курсовой и дипломе? Естественно, к Ариадне Ивановне. Конечно, материал и его интерпретация были целиком мои, но как писать учила меня она. И не уверен, что простое занятие читать подряд словари далось бы легко, не научи меня Ариадна Ивановна спокойно относиться к этой увлекательнейшей рутине. А в 1970-х — 80-х читать подряд пришлось и самоанский словарь, и тонганский, и таитянский, и магареванский… Позднее читал словари крио, ток-писина, бислама… Горевал, что нет в доступности сарамакканского словаря — вот бы почитать! Сейчас читаю 22 том нового «Большого академического словаря русского языка». Первым основательным знакомством с теорией языковых контактов я тоже обязан Ариадне Ивановне. На четвертом курсе (или уже на пятом?) она вела такой спецкурс (пособием, кстати, служил созданный под ее нажимом силами студентов машинописный перевод основополагающей книги У. Вайнрайха — стилистически небезупречный, зато без украинизмов типа когда дети стают взрослыми и без опущения «антисоветских» пассажей, как в позднее вышедшем в Киеве переводе). С экзамена по этому спецкурсу я был выгнан за нетвердое понимание различия билингвизма и диглоссии. Просил поставить мне «заслуженную тройку», но Ариадна Ивановна сказала: «Вот выучите, тогда будет заслуженная пятерка». И когда мне много позже приходилось рассказывать студентам про диглоссию, я каждый раз вспоминал эту историю.
В профессиональной жизни ранний опыт регулярно о себе напоминает. Когда я занялся русскими пиджинами, я понял, откуда традиция использовать императив в заимствованиях: с одой стороны, известная поговорка Моя твоя не понимай, а с другой — стоит поискать в разных словарях глаголы-заимствования. Не любят лексикографы такие глаголы, но при тщательном чтении словарей кое-что находится. Скажем, ‘решать’ — это не только коми решай-тны, но еще мансийское решай-таӈкве, эвенкийское решай-деми, эвенское решай-дай. Впечатляет. А сей год уна номъяс я вспомнил, занимаясь регионализмами. Это не свидетельство смешанного двуязычия, это просто заимствованное наречие. В региональном русском вполне нормативное, пишут его, как и сейчас, обычно слитно: Если в 2001-м архангелогородчину запорошило лишь в третьей декаде октября, то сейгод — в первых числах [Правда Севера, 5.10.2002]. По приблизительным подсчетам, сейгод появилось около двух тысяч оленят [Нарьяна вындер, 5.07.2005].
Вот так всю жизнь регулярно всплывают следы воздействия Ариадны Ивановны и полученного под ее руководством опыта. Профессии учатся и в аудитории, и в практической профессиональной жизни. И в личном общении, и по работам учителя. По всем этим параметрам Ариадна Ивановна — один из моих учителей. В студенческое время, когда не только закладываются основы профессиональных знаний, но — что особенно важно — вырабатывается подход к объекту исследования, она была моим главным учителем.